Уют и всякие красоты Стасу были совершенно безразличны. Единственным предметом роскоши был у него Рыжий. Стаса и Самоварова именно Рыжий встретил сейчас у двери и принялся истово тереться о хозяйские ноги, сдвигая в стороны блаженно сощуренные глаза. Рыжий был очень большой, мосластый и худой кот, бог весть почему обосновавшийся у Стаса и живший в этих спартанских апартаментах на равных с хозяином. Масти он был светло-рыжей, этакого довольно противного телесного цвета, к тому же он был длинноморд, некрасив, бледноглаз и до того худ, что, казалось, у него, как у англичанина, два профиля, зато фас вовсе не существует. Внешнюю некрасоту кот восполнял мужественным, ровным и самостоятельным характером и был всерьёз за это ценим хозяином. И к тому же любим. Во всяком случае, едва заперев дверь, Стас ринулся на кухню к холодильнику, извлёк из него мёрзлую рыбину, скорчившуюся в виде полукольца, принялся яростно кромсать её в мойке, под плюющей из пересохшего крана горячей водой и бросать в большую, до сверканья вылизанную миску Рыжего. Рыжий грыз рыбу, зажмурившись и склонив набок голову, и в его манере было что-то крепко-мужеское, что было во всём окружающем Стаса.

Стас с Самоваровым сварили картошечки, и Стас очень удивился, обнаружив, что можно вкусно поесть, поджарив к картошечке лучку на масле. И разговоры шли приятные, во всём согласные, с воспоминаниями о совместной учёбе в школе милиции, о прямо-таки блестящем начале сыскной службы Самоварова, о том о сём, как бывает под водочку (политику давно сговорились не трогать ввиду ясных и невыразимых в допустимой терминологии взглядов на неё обоих). Коснулись женщин. Самоваров узнал, что торговец содой побивает потихоньку бывшую Стасову жену, а сам Стас время от времени посещает одну преподавательницу физики и разрядницу по спортивному ориентированию. Дама эта хоть и не требует от Стаса ношения шёлковых галстуков и замены «Шипра» отдушкой «Сикрет сервис», как другие, но на морду страшновата. Самоваров в ответ рассказал о приглашениях на чай и получил совет чаю не пить и выходить из трамвая, если в него начинает загружаться мамаша-хищница. Дошло дело и до работы. Цветнометаллический след очень вдохновил Стаса. Пусть не было никаких материальных следов и улик, Стас был уверен, что дело в бронзе, даже, может, стоит дать злоумышленникам спереть какую-нибудь малоценную скульптурку, нарочно выставив её из запасника в коридор, и лучше выбрать что-нибудь небольшое, чтобы ловимый милицией гад не стал пилить и резать произведение искусства. Тогда в пунктах приёма (все их, и нелегальные тоже, Стас знал) можно брать убийцу. Самоваров возражать не стал. Что ж, версия стройная. Зато пора засомневаться, наконец, в причастности Валерика в краже брошек.

— Чего ты слушаешь ту ерунду, что он плетёт! — обиделся Стас. — Он что, брат тебе? Внучатый племянник? Ты за него ручаешься?

— Нет, ручаться за него я не могу, — ответил Самоваров, — но я довольно близко наблюдал его в Афонине.

— А, Афонино, история умертвий! — вспомнил Стас. — Ну и что?

— То, что его рассказ об этой ночи гораздо больше похож на него, чем все твои байки о грабеже и уголовных дружках.

— Надо же, цаца какая, не может у него быть уголовных дружков! Он по ночам Вене-ров рисует! — не сдавался Стас. — А почему на замке нет следов взлома?

— А почему в квартире всё вверх дном? Он же там два года живёт, мог потихоньку вытащить всё, что надо, старуха и не сообразила бы, — доказывал своё Самоваров.

— А уголовные дружки? Навёл он их на квартиру, вот что, — не сдавался Стас.

— Да брось ты! Он в самом деле чокнутый на своей живописи, работает день и ночь. Я-то таких знаю. И его знаю. Да он бы не стал с такими заметными штуками возиться, с украшениями, которые старуха наверняка бережёт и перебирает. У неё масса картин, рисунков, драгоценный архив. Он как художник выбрал бы оттуда что поценнее и сбыл бы это коллекционерам. Чего проще! А тут куда-то надо с брошками-серёжками тыкаться, да ещё с такими редкими штуками, которые моментально в розыск пошли.

— А что, это мысль, — согласился Стас. — Надо, чтобы бабка картины пересмотрела. Наверняка он и картин натырил.

Самоваров понял, что Стаса не вразумить. Ничего, перетерпит Валерик, доказательств у него всё равно нет. Ну его, вечер портить не хочется, Стаса злить. А вечер кончался: определённо, та угольная чернота за окнами, что ещё пару часов назад была вечером, теперь стала ночью. Почти прекратился шум машин, вой троллейбусов стих, и даже крики во дворе и в парадном — дикие, то ли пьяные, то ли сумасшедшие, — больше не были слышны.

— Ночуй у меня, — решил Стас. — Из этого угла теперь до утра не выберешься.

— Да уж вижу, — согласился Самоваров.

Он не любил ночевать в чужих домах, подеваться было некуда. Стас уступил гостю тинейджеровский диванчик и стал себе раскладывать мудрёное сооружение, сыплющее поролоновой трухой. Самоварова не очень вдохновлял диванчик. Ещё меньше хотелось ему завтра плестись на проводы нетских экспонатов в Чёртов дом. Его мучили незаконченный ковчежец, да ещё мейсенская супница, покоящаяся ныне в коробке в виде восемнадцати кусков. И вот всё это должно было ждать, а проклятого любителя ископаемого золота надо было обслуживать вне очереди. Самоваров почему-то возненавидел эту странную выставку, хотя и понимал в глубине души, что просто ленится. Вдруг дикая мысль мелькнула у него в голове, мысль совершенно невозможная.

— Слушай-ка, Стас, — сказал он, — ты мне говорил про паренька вашего, того, что на Интерпол выходит и на компьютере сидит. Есть такой?

— Ага. Это он в Кей Джи Би сидит, или как там у них теперь называется. Он у нас начинал, а сейчас там. Хороший паренёк, но с приветом, вроде Валерика твоего, только сдвинутый на компьютерах. А что?

— Можно мне проверить одного человечка?

— Что за зверь?

— Наш директор, искатель новых форм работы, везёт всё более или менее ценные вещи музея на дом к одному типу. Вот каталог, смотри, какая рожа противная. Сезар Скальдини с Корсики. Это ему весь наш музей предлагают на блюдечке. Якобы выставка на дому. Бред ведь?

— Я не разбираюсь в том, какие бывают выставки, — отозвался Стас, — но жулья всюду полно. Что везёт-то?

— Золото чегуйской культуры, знаменитый киот купчихи Кисельщиковой, вещи Фаберже.

— Ого! Яйца? — оживился Стас.

— Да нет, яиц у нас нет, — вздохнул Николай, — но вещи недурные, из коллекции Юсуповых, из коллекции графини Шуваловой — и всё в том же духе… Папиросочница великого князя Павла… Александровича. Скульптурки из полудрагоценных камней на золотых постаментах — «Времена года». И вот всё подчистую вывозится к этому хрену.

— Любопытно. Давай фамилию, — согласился Стас.

— Весь каталог бери. Тут и фамилия, и, кажется, адрес, и фотокарточка анфас. Корсиканское чудовище. Большой любитель искусств. Владелец дивной виллы.

«Чего только не предпримет человек, чтобы не работать», — осудил сам себя Самоваров и стал оправдываться перед самим собой тягой к ковчежцу и супнице.